«Поезд в огне, мы все горим»: интервью с Еленой Ивановой

Елена Иванова для Printed.

Есть ли в кино разделение на мужские и женские профессии?

Думаю, нет. Я встречала мужчин-гримеров, хотя считается, что это женская профессия. Среди художников по костюмам есть и мужчины, и женщины, так же как и среди режиссеров. Думаю, что гендерные различия здесь не работают.

А в операторском цеху много женщин?

Последние десять лет в профессии становится все больше женщин. Потому что ушло ощущение, что женщины не справятся, не поднимут тяжелую камеру, не выдержат тяжелые смены по 12–14 часов. Все это постепенно уходит, я никакого сексизма не чувствую.

Камеры действительно стали легче?

Стали легче, да, но вес камеры не имеет значения. Важно то, как ты видишь. Женщина видит иначе, чем мужчина. В чем-то это плюс, в чем-то, ну может быть, даже минус.

Как бы вы определили это отличие?

Какие-то темы женщины острее переживают. Любую тему может раскрыть и мужчина, и женщина. Но если кино про женщину с трудной судьбой, то женщина-оператор подошла бы больше, потому что она больше понимает эти сложности. При этом и мужчина, если он способен глубоко погрузиться в проблему, может снять это превосходно. Еще почему-то считается, что женщины не снимают экшен, хотя у меня в начале карьеры были сплошные экшен-фильмы. Каждый может погрузиться в тему глубоко.

В теории кино есть такое понятие как female gaze, женский взгляд. Это и взгляд женщины-режиссера на организацию материала, и взгляд женского персонажа внутри фильма, и взгляд женщин-зрительниц на фильм. А как выражается female gaze женщины-оператора?

Думаю, он выражается в правильности ощущения. Порой мой взгляд помогает раскрыть характер. Я могу визуально подчеркнуть то, что поступки героини оправданны. Мы, конечно, стремимся снять красиво, но важно показать не только good looking face, но и переживания человека, его душу. А переживания могут выглядеть совсем некрасиво, и для истории это важно, это работает на эмоциональную составляющую игры.

Что вы смотрите, когда находитесь в творческом тупике?

Могу рассказать, что смотрю, когда накапливается усталость от изображения, с которым работаю. После смен по 12–14, а иногда и по 20 часов мне нужно отключиться от того, что я делала целый день, посмотреть что-то другое. Совершенно отличное от того, с чем я работала. Другая картинка, снятая другим человеком в другой ситуации. Рандомная серия сериала, например. Так мой мозг перезагружается. Я могу выйти из пространства, которое придумала, чтобы на следующий день снова заплыть в него со свежими мыслями, идеями.

Самое классное, что вы смотрели в последнее время, чтобы переключиться?

Из последнего – австрийский сериал «Перевал» с очень мрачным полицейским. Смотрела эту историю в скандинавских тонах, пока делала проекты, в которых все солнечно и ярко, лето и жара. А тут снега, мороз, совершенно другие ситуации. Разница контрастов дала мне максимальное обнуление для собственного творчества.

Вы ведь окончили ВГИК. Как вообще появилась идея стать оператором?

Все началось, когда мне было 12 лет. Я тогда посмотрела по телевизору «Живопись светом: Витторио Стораро» и поняла, что хочу быть оператором. Душевные страдания на эту тему с тех пор я не испытывала.
Дальше надо было понять, что надо сделать, чтобы стать оператором. Надо фотографировать – я стала фотографировать. Стала читать об этом книжки, смотреть фильмы и смотреть их по-другому, ходить в Музей кино. А потом поступила во ВГИК и получила диплом. Через 12 лет после поступления. Меня отчислили с конца четвертого курса, потому что я согласилась на самостоятельный проект. Восстановилась и защитила диплом только восемь лет спустя.

То есть диплом вам так и не понадобился. Что тогда вам дал университет? Вам повезло с мастером?

Общение с мастером – думаю, это главное, что дает университет. У меня был замечательный мастер Леонид Иванович Калашников. С конца второго курса я начала работать ассистентом, работала на плейбэке, заряжала кассеты с пленкой. То есть делала все, чтобы оказаться в профессии, почувствовать профессию изнутри.
Мне повезло попасть на площадку к Павлу Тимофеевичу Лебешеву, я считаю его своим вторым мастером. Он своей потрясающей легкостью в общении и в отношении к делу творил чудеса.

Сколько вам было, когда вы впервые попали на площадку?

Вообще, первый раз я попала на площадку, когда мне было 16.

В 16? Как так получилось?

Мой папа режиссер научно-популярного кино и работал тогда на студии «Центрнаучфильм», в отделении, которое занималось космосом. И он рассказал своему знакомому оператору про меня. И я к нему пошла ассистентом забесплатно. Снимала старт ракеты «Протон» на Байконуре.

Первая экспедиция в 16 лет и на Байконур!

Тогда на Байконуре все было не так радужно, как сейчас. Заброшенные поля, стартовые площадки, и все выглядит страшненько. Я поехала с десятью банками пленки и с тремя камерами. Мне даже доверили снимать, как запускается ракета. Помню, что заряжала пленку и дико переживала, что что-то может пойти не так. До сих пор не верю, что это было со мной.

Ваш папа знал, как устроена эта профессия, не отговаривал?

Не отговаривал, но говорил: «Ты должна быть готова к тому, что это сложная профессия». Но мне кажется, что если получаешь от того, что делаешь, удовольствие, то не замечаешь сложности. Я счастлива, что у меня ровно так и сложилось.

Не было моментов, когда хотелось быть не оператором, а кем-то другим?

Нет, никогда. Были моменты, когда было физически сложно, но так, чтобы захотеть все бросить, – никогда.

Что вам больше всего нравится делать в рамках вашей профессии?

Любимое – это съемки. Ощущение, что поезд в огне, мы все горим. Ощущение, что ты спасатель МЧС. Нравится быть на пределе, когда организм настолько собран, что даже если ты заболеваешь, то все равно не болеешь.

А что насчет смен в 5 утра?

А это я обычно говорю, что надо снять сцену в «режим» и мы должны быть на площадке в 4 утра. Знаю, меня за это ненавидят.

Расскажите про проекты, где вы сталкивались с серьезными вызовами.

В «Девятаеве» была очень интересная задача. Не сложная, но я столкнулась с ней впервые. Нужно было снять сцену боя, причем не в съемочный период, а в постпродакшене, виртуальной камерой.
Мы тогда не могли снять воздушный бой. По объективным причинам. Самолеты не могли подняться в воздух и сделать нужные нам фигуры пилотажа, они были старые, и это было опасно. Но был сценарий боя, и мы сняли крупные планы к нему. Придумали, как будет вести себя свет в разных боевых ситуациях, сняли все это. А потом уже перенесли в виртуальную реальность, где снимали самолеты. Изначально поставили себе ограничение, что снимаем как будто бы в реальных условиях. То есть камера находится в соседнем самолете, летящем по траектории, не противоречащей законам физики. Мне кажется, получилось интересно. Ограничение сработало на фильм. Оно дало ощущение реальности происходящего, ощущение, что мы внутри этого боя.

В вашей фильмографии много фильмов на военную тематику.

Долгий период времени мне предлагали фильмы только на военную тему, да. Я часто отказывалась, потому что не хочется повторяться. Если долго отказываться, то можно выйти из замкнутого круга предложений на одну и ту же тему.

А над чем сейчас работаете?

Проект называется «Берлинская жара». Он про Берлин и Москву в 1943 году.

Это фильм о войне?

Война – фон, ее нет в кадре. Это просто время действия. Мы не слышим и практически не видим войну.

Не так давно вышел фильм ужасов «Телекинез», над которым вы работали. Замечаю тренд на фильмы о позднем Советском Союзе, в связи с чем вопрос про визуальный код этой эпохи – что вы делали как оператор, чтобы указать на время действия?

В это время был бум анаморфотных объективов, поэтому мы выбирали такую оптику. Тогда же появились ручные камеры, мы подражали такой съемке. И светили в 80-е иначе, был другой рисунок света, с этим тоже работали.

То есть для того, чтобы воспроизвести историческую эпоху, подражают съемке того времени?

Да, бесспорно. Мы знаем прошлое чужими глазами, глазами операторов, фотографов. Надеюсь, наши потомки тоже будут черпать какие-то знания о прошлом из того, что сделали мы.

А есть проекты, за которые вам неловко, про которые вы могли бы сказать: «Я под этим не подписывалась»?

У меня есть один такой проект. Я снимала новеллы, которые стали частью сериала. Про сериал я не знала и уже не имела к нему никакого отношения. В другом контексте снятые мной сцены выглядели как что-то, что сделала не я. Меня это расстроило, но что поделаешь? У операторов нет авторских прав на изображение, которое они снимают.

Вы рассказали, что родители поддержали вас в выборе профессии. А вы бы хотели, чтобы ваша дочь стала оператором, работала в кино?

Я хочу, чтобы она сама сделала выбор. Я поддержу в любом случае, отговаривать точно не буду.

Наташа (дочь Елены. – Прим. ред.), ты хочешь быть как мама?

Нет, у меня свой вид спорта. Теннис.

А как ты представляешь себе мамину работу?

Тяжелой и очень трудной. Потому что я крайне редко ее вижу. Но у мамы на работе весело.

Это и другие интервью читайте на страницах Printed.

Фотограф: Валерия Сучкова, визажист: Ольга Горячева