Рецензия на фильм «Дом для богатых»

Процесс кинопроизводства теперь выглядит так. Годами мастера, золотой фонд нации, ищут денег на картину. Съемки, даже и начавшись, зависают на месяцы, на годы, и если удается сохранить единство настроений, ритмов и атмосферы – это подвиг. Все работают почти бесплатно, на энтузиазме, все в долгах как в шелках. Но вот фильм готов и отпечатан в единственной копии, его везут на фестиваль в Сочи, где, разморенные пляжем, в зал приходят критики. У них настроение охотника: прямо в руки падает жертва, открытая всем выстрелам – безответная. Авторы пьют валерьянку – не потому что мнение собравшихся им так важно (для судьбы фильма в России оно ничего не значит: какова критика – таково ее реноме), а потому, что это, возможно, единственный случай, когда картину кто-то видит.

Так произошло с "Домом для богатых". Критика отбарабанила ей свою обычную пляску смерти, коллеги дали сценарию "Нику", и фильм исчез в черной дыре. Но система дала сбой и чудо свершилось: без рекламы и раскрутки один из лучших фильмов десятилетия наконец показывают в Москве на Маяковке. Премьера самого захудалого корейского кино с рыболовными крючками в вагине будет с придыханием анонсирована газетами – но картина, где через жизнь одного московского дома проходит полуторавековая судьба России, вышла в полной тишине.

Этот фильм не пытается, следуя моде, походить на американское или датское кино. Поэтому здесь нет печати провинциализма, зато есть атмосфера, какую мы привыкли связывать с русской киношколой – тонкий, лиричный, чувственный импрессионизм "Попрыгуньи", "Дамы с собачкой", "Рабы любви" или "Июльского дождя". 1857 год, Москва златоглавая, перезвонная, хрустальная, собольи воротники, дворники с бляхами, обрывки музыки, отблески ушедшего быта. И старинный особняк, который доживет до наших дней. Начало чуть слишком медлительно: нужно привыкнуть к этому дому, ощутить его ауру – как говорит его хозяин, мистический дух. Потом со стен дома сдерут позолоту, в них будут меняться жильцы, над ними будут реять вихри враждебные и все охранки российско-советской истории будут их простукивать в поисках диссидентских бумаг. Стены и вещи прочнее людей, и они в этом фильме рассказчики. Тени, которые в них бродят, снова проживут свои жизни. Жизнь как спичка: вспыхнула – погасла. Остается свет или копоть.

Это сильный прием. Авторы хотят разбудить историческую память и вводят в действие культурный контекст времени – им нужны социальные знаки и литературные типы, их дом словно населен героями Сухово-Кобылина, Тургенева, Достоевского, Булгакова; народоволец у Сергея Виноградова похож на молодого Горького. Поток ассоциаций управляется виртуозно: не переходит в прямые заимствования, а обозначает вехи нашей истории. Этот дом зовут Россия, и мы легко пересекаем границы веков: только что к воротам подъехал белый "мерседес" – и вот уже у подъезда ждет извозчик.

Фильм сложен как миф, это здесь важно: речь идет о ментальности русской интеллигенции. Она печется о всеобщем благе, ради чего отказывает в счастье себе и другим ("Моя жизнь не принадлежит мне", – объясняет разночинец любимой женщине и пускает под откос обе жизни). Одержимая высокой идеей, ненавидит власть, к власти рвется и от власти гибнет. Дом-метафора: всей нашей огромной коммуналке нельзя пожить спокойно и для себя, ее все время перестраивают, продают и покупают, ломают стены и устои, это мы сами отрекаемся от прошлого и даже от собственной жизни ради абстракций, вечно сверлящих наши мозги. Поэтому каждая эпоха – на грани новой революции, безумных надежд, перемен и перелома через коленку.

Чтобы через век бурлений и борений вернуться к нулевой отметке. Только теперь уже не проигравшийся аристократ спустит родовое имение в карты, а случайно вознесенный к богатству новорусский интеллигент, звезда масс-медий, подомнет старый дом под себя, вернет ему прежнюю роскошь. И уже ясно, что скоро все пойдет с начала. В роли телевизионного шоумена Валентин Гафт эпичен, как Воланд, – новый хозяин жизни, он добыл этот статус, успешно продав идеалы, из которых шоу-бизнес сделал ходовой товар. Но и без идеалов ему непривычно, неуютно, одиноко, плохо, и он сидит в ампирном кресле вконец опустошенный.

Это – кино, о каком в перестрелке сериалов мы уже забыли. В нем есть культура мышления и кинематографических профессий, одухотворенная работа оператора Вадима Алисова, ностальгическая музыка Владимира Дашкевича. Сильный образ дома-эпохи создали художники Людмила Кусакова и Михаил Карташов, и мы давно не видели такой глубокой и проникновенной игры отличных актеров. Авторская мысль здесь свободна, она образует главный сюжет фильма, подчиняясь ее логике, мы легко переходим из эпохи в эпоху, от детей к отцам, от старости к юности. Самая фантасмагорическая и знаковая находка – персонаж, которого назвали вечным Серафимом: он во все времена одинаков, только дворницкий фартук сменится кителем очередного Швондера. Он – подлец и доносчик, соглядатай и ретивый слуга любой власти. Его блестяще играет Юрий Степанов.

Такое кино адресовано не тусовке, а обществу – в этом проблема его взаимоотношений с критикой и, если хотите, его упрямая старомодность. Увидит ли такое кино адресат – один из вопросов нашего выздоровления.